Еще тогда, когда столица Урала не имела статуса города, а была заводом-крепостью, Татищев наводил в ней образцовый порядок. Так, по его инициативе здесь появился первый в России, после Москвы и Петербурга, полицмейстер, которым стал поручик Семен Сикорский. И горный командир лично составил для него обширнейшую должностную инструкцию. На него были возложены не только обязанности по поддержанию общественного порядка, но и осуществление санитарного и архитектурного надзора. Вот несколько выдержек из того документа.

«Надлежит смотреть, дабы все строение было регулярно построено по регламенту… також бы никакое строение за линию или из линии строилось, но чтоб улицы и переулки были равны и изрядны».

«Наипаче смотреть, чтоб берега от реки и протоков были твердо по указу укреплены и в крепости содержаны…» «Надлежит содержать все улицы и переулки в чистоте, дабы проезд был беструден; и были б сухи, свободны и невозбранны, дабы как проезжие, так и жители  никакой трудности ее имели…» И так подробно по всем сторонам городской жизни.

Или еще одно наставление. «Шалашей разных (временных сооружений. — В. К.) по проезжим улицам и у мостов близко не ставить, а становить далее, дабы те в улицах не чинили утеснения и помешательства…» 

Его стараниями была учреждена Екатеринбургская горнозаводская школа, которая стала первым техническим училищем, где получали хорошую подготовку многие заводские мастеровые и техники. И, как отмечал Дмитрий Мамин-Сибиряк, «одна уже просветительская миссия доставила бы Татищеву вечную память». В дополнение к оценке писателя следует отметить, что, уезжая с Урала, Татищев оставил в дар городу 1000 томов из своей личной библиотеки.

Однако будучи сыном сурового времени, когда насилие считалось главным инструментом продвижения любого дела, заставлял учиться едва ли не дубинкой. Не отдал детей в школу — штраф. Пропустил школьник занятия «от лености», с родителей брали «за первый день одну, за другой — две, за третий и больше — по три копейки».

К слову, известный марксист Георгий Плеханов также относил его к просветителям, так как Татищев был поборником светского просвещения и науки в России. А вот другой марксист, Владимир Ленин, в своей работе «От какого наследства мы отказываемся» утверждал, что защитник самодержавия не может быть просветителем.

Тем более Татищев, который сам происходил из Рюриковичей, хоть из младшей и захудалой ветви. И этим, возможно, в какой-то степени объясняется то, что в советские времена в городе, переименованном в честь человека, имеющего отношение к уничтожению последнего российского царя с семьей, об основателе не очень часто вспоминали. Даже круглые юбилеи отмечались по минимуму. И ситуация изменилась только после исчезновения советской власти.

Требования горного начальника к облику Екатеринбурга формулировались одной фразой: «Чтоб все было чисто и хорошо». К чему он сам прилагал немалые усилия. Так, при Татищеве в массовом порядке начали строиться каменные здания. Тогда как прежде город был преимущественно деревянным. Академик Иоганн Гмелин, побывавший в уральской столице в декабре 1737 года (за несколько месяцев до приезда туда Татищева), а затем в 1742 году, когда первостроитель уже уехал, описал произошедшие изменения: «Недалеко… стоит теперь большое каменное  здание канцелярии. Раньше канцелярия была деревянной… В конце верхнего пригорода на восточной стороне пруда построен большой дом главнокомандующего с большим парком, откуда можно обозреть всю местность. В конце нижнего пригорода на восточном берегу Исети имеется госпиталь и аптекарский сад».

Именно в Екатеринбурге Татищев приступил к работе над своим капитальным трудом по российской истории. И это случилось за несколько лет до «Истории государства Российского» Николая Карамзина и более чем за сто лет до «Истории России» Сергея Соловьева. А замысел этот возник после того, как на Среднем Урале Татищев приобрел Раскольничью летопись на древнем наречии.

Академик Борис Рыбаков так оценивает эту рукопись, используя признания самого Татищева о ней: «Жемчужиной его собрания был, был вне сомнений, Раскольничий манускрипт, писанный на пергаменте «весьма древнего письма… оный для древности наречия и начертания кроме того раскольника никто считать не мог… он содержал обстоятельства, которые в прочих ни одной не написаны, а наипаче разговоры и причины дел». И по настоящее время некоторые данные не обнаруживаются в имеющихся памятниках письменности и истории. Как считают современные ученые, Татищев тем самым фактически заложил основы российской исторической науки.

В Екатеринбурге Татищев всерьез занялся естественнонаучными  изысканиями. Например, впервые собиралась информация о почвах и окаменелости. Тем самым, по оценке знаменитого академика Владимира Вернадского, в России впервые началась «самостоятельная творческая научная работа в области естествознания». И это слово «впервые» может быть отнесено ко многому, чем Татищев занялся в основанном им городе.

Но в то же время с Екатеринбургом связан эпизод, который принято считать позорным пятном его биографии, — сожжение заживо в железной клетке на городской площади инородца Тойгильды. Но это мы так считаем, и не факт, что аналогично его поступок оценивали современники того жестокого века.

Вот как описывает свои действия по предотвращению побегов солдат Тобольского полка со строительства  в письме в Петербург второй основатель Екатеринбурга генерал Вильгельм де Геннин: «Собран был Тобольский полк на экзекуцию… Василий Жеребцов колесован, живым поднят на колесо и в то время голова отсечена и поставлена на спицу, а Широков и Колесников повешены…»

Хотя в отношении Тойгильды действительно жестокость была проявлена беспредельная, но и случай был особенный. Вот как описывается в указе Татищева учиненное казненным: «По ея императорского величия и по определению его превосходительства тайного советника Василия Никитича Татищева велено тебя, татарина Тойгильду, за то, что ты, крестясь в веру греческого исповедования, принял паки махометанский закон и тем не только в богомерзкое преступление впал, но яко пес на свои блевотины возвратился и клятвенное свое обещание, данное при крещении, презрел, чем богу и закону его праведному учинил великое противление и ругательство, — на страх  другим таковым, кои из махометанства приведены в христианскую веру, при собрании всех крещеных татар велено казнить смертию — сжечь».

Как выяснилось в ходе последующих архивных розысков, Тойгильды был изобличен как мошенник, который из корыстных побуждений крестился. Но получив положенные за это льготы и преференции, вернулся в ислам. Причем  история эта случилась в самый разгар восстания в Башкирии и была расценена как вызов власти.

Кстати, царствующая в то время Анна Иоанновна засыпала Татищева упреками, что он недостаточно энергично борется с мятежниками. Так что горному командиру понадобилось срочно доказывать свою верноподданность.

Много говорили о его взяточничестве. В свое оправдание Василий Никитич приводил слова апостола Павла: «Делающему мзда не по благодати, а по долгу». И лично царю Петру озвучил теорию, согласно которой подношения ему не являются взятками.

«Дела в канцеляриях должны решаться по регистрам порядком; и случается то, что несколько дел весьма ненужных впереди, а последнему по регистру такая нужда, что если ему дни два решение продолжится, то может несколько тысяч убытку понести, что купечеству нередко случается. И от такого правого порядку может более вреда быть, — подчеркнул Татищев. — Если я вижу, что мой труд не в туне будет, то я не только после обеда, но и ночью потружуся: игры, карты, собаки и беседы или прочие увеселения оставлю и, несмотря на регистр, нужнейшие прежде ненужного решу, чем как себе, так и просителю пользу принесу, а за взятую мзду от бога и вашего величества по правде сужден быть не могу». И хоть царь не одобрил сказанное, но наказывать Татищева не стал.

Может быть, по той причине, что сам иногда так поступал. Когда подъячие секретного стола сенатской канцелярии пожаловались на малость жалованья, из-за чего они впали в «великое оскудение и нищету», то царь прибавил им не денег, а работы. Определив им «ведать» строгановские и другие дела. Соответственно, брать мзду с просителей по этим делам.

Как видим, основатель уральской столицы отнюдь не был ангелом. Но без его «нечеловеческой энергии», как писал Мамин-Сибиряк, Екатеринбург вряд ли  поднялся бы в столь короткий срок.