Так, в номере от 30.07.1918, как раз перед эвакуацией большевиков из города, можно прочитать: «Империалисты в своей близорукости торжествуют уже победу над Русским пролетариатом (именно так, с большой буквы), они уже готовы захватить Россию в свои орлиные когти и… снова восстановить царскую власть. Поэтому белогвардейцы пытались похитить бывшего царя и его семью, но их заговор был раскрыт. Областной совет Рабочих и Крестьян Урала предупредил их преступный план и расстрелял всероссийского убийцу. Это было первое предупреждение. Врагам народа также не достичь возвращения самодержавия, как им не удалось заполучить в свой стан коронованного палача Николая Кровавого».

Этот отрывок — настоящая находка для исследователя. Во-первых, поражает, насколько в нем отражены все идиомы, ставшие впоследствии языковыми трафаретами Большого Террора. Во-вторых, здесь наличествует весь «джентльменский набор» клеветы, которую потом будут тиражировать 70 с лишним лет: характеристика экс-императора как палача, приписываемое белым желание восстановить монархию, совершенно не соответствовавшее действительности, пресловутый «заговор похищения»… Наконец — возложение ответственности за акцию в доме Ипатьева на местные органы власти, полное умолчание о роли столицы и лично Ленина в сем кровавом деле…

Затем — наступает странноватая эпоха 20-х гг. «Во время оно» екатеринбургской трагедией пока еще не «брезгуют» — наоборот, присутствует тенденция рекламировать Свердловск как место свершившегося справедливого возмездия. На карте города появляется площадь Народной мести (нынешняя Вознесенская), участник избиения Петр Ермаков активно читает в городе лекции о своих «подвигах». А в 1928 году в Свердловске гастролирует Маяковский. Об этом есть отчет в номере от 25.01.1928. Результатом этого вояжа стали несколько стихотворений поэта о нашем городе. Вряд ли надо напоминать о том, что среди них — глумливый опус о шахте и зарытом в ней императоре: этот образчик изучали во всех советских школах вплоть до конца «перестройки»…

А что потом? А «дальше — тишина». С начала 30-х гг. на ипатьевскую тему опускается гробовое молчание. Совсем показательно, что Ермакову в это время прямолинейно запретили выступать со своими «воспоминаниями». Он на некоторое время снова получил такую возможность в 40-е годы — и нарвался на конфуз, известный из устных рассказов очевидцев. Якобы один раз Ермаков откровенничал перед аудиторией, среди которой присутствовал маршал Г. Жуков — и последний отказался подать Ермакову руку… Что это? Неужели большевики застеснялись содеянного? В моральное перерождение этой публики не верю ни в малейшей степени — но какой-то печенкой почувствовали все же, что эта история не принесет им дивидендов. Как вам такое признание одного из участников ипатьевского расстрела, А. Стрекотина: «Это был самый ужасный момент их смерти. Они долго не умирали, кричали, стонали, передергивались. В особенности тяжело умерла та особа (речь идет либо об Анастасии, либо о Демидовой — Д. С.). Ермаков ей всю грудь штыком исколол». Показательно, что на смерть Ермакова, наступившую 22 мая 1952 года, «УР» никак не откликнулся…

И на тему резни 17 июля опускается занавес умолчания — до конца 80-х гг. Одна из первых публикаций на эту тему имела место 18 июля 1990 года. В номере от 16.07.1991 сквозит некое плохо скрываемое раздражение — чего, мол, некоторые трясут эту тему (в целом статья посвящена проблеме возвращения культовых зданий церкви). Но даже в первые постсоветские годы тональность публикаций меняется со скрипом: в номере от 16.07.1996 подчеркнуто отстраненно сообщается, что через 78 лет со дня смерти Николаю II и его родным выдано… свидетельство о смерти. И только начиная с «нулевых» третьего тысячелетия публикации на данную тему становятся традиционными, в них появляется иная интонация и, наконец, поднимается тема покаяния.

Прикоснуться к истории «Уральского Рабочего» можно уже сейчас в iPad- приложении iАрхив.