Дело доходит до абсурда: недавно, как известно, на ТВ заменили писком абсолютно безобидную фразу из рязановского «Гаража», где герой спрашивает: «Что это за хреновина?». Интересно, будут ли ретушировать «Войну и мир» С. Бондарчука — там в 4-й серии Кутузов произносит свое знаменитое: «Мордой — и в говно».

 Причем в основе церберских усилий нынешних «ревнителей благочестия» лежит вульгарно-примитивное представление о прямой зависимости поведения человека от восприятия культурной информации. Дескать, услышит с экрана нехорошее слово — и тут же сам будет его говорить… По такому типу в горбачевские времена свирепо цеплялись за фильмы, где есть эпизоды с употреблением спиртного («под раздачу» попали даже «Кавказская пленница» и «Ирония судьбы»!). На самом деле человеческая психология устроена в миллион раз сложнее, и никакого прямолинейного механизма «отражения» тут не существует — в противном случае все зрители сериала «Ну, погоди!» давно стали бы садистами.

Но главное — не мешало бы разобраться, насколько вообще ситуация с обсценной лексикой актуальна для искусства.

…Русская ненормативная лексика — феноменальное явление культуры. Общеизвестно, что «в России не ругаются матом, а разговаривают на мате». И такое положение дел существует, как минимум, с начала романовской эпохи — тому есть легион свидетельств. Причем многие слова и выражения, сегодня считающиеся ненормативными, вначале таковыми не были (в том числе знаменитое слово на три буквы, а также существительное «б…дь» — его 100—200 лет назад спокойно и обыденно употребляло даже духовенство!). С другой стороны, многие популярные матерные идиомы прошлых столетий ныне забыты. Бороться с этим явлением было равносильно поединку с ветряными мельницами — вот характерная колоритная история. Во время Крымской войны поручик Лев Толстой (тот самый), командуя артиллерийским подразделением, решил отучить своих солдат от мата (вечная мечта русского интеллигента!). И посоветовал им: «Ребята, если вам захочется сматериться, скажите «Ешкин кот». Вскоре он подслушал разговор своих артиллеристов с соседями: «Наш командир, граф Лев Толстой — вот матерщинник, таких во всем Севастополе нет! Так загибает, как и мы не умеем, вот те крест! Мы ведь в мать посылаем, а он, представляешь, — в кота!».

 Вспоминаю эпизод из собственной студенческой жизни, когда я учился в Ленинградской консерватории им. Н. Римского-Корсакова. Там среди студентов была многочисленная иностранная колония; все «импортные» студенты постоянно испытывали затруднения по поводу «русского устного» — не понимая, какие слова можно говорить в официальной обстановке, а какие нет. Однажды француженку ради смеха научили трехэтажной конструкции, сказав, что это приветствие, — и она на следующий день бросилась на шею знакомому парню со словами: «О, Коленька, растудыть твою мать!». Иногда дело оборачивалось не столь весело: так, студент из КНДР поинтересовался, что обозначает слово «ох…енно» — и получил ответ, что это значит «отлично», «просто супер». Несчастный северный кореец принял это за чистую монету, да на свою беду оказался пламенным активистом — и на комсомольском собрании (в присутствии ректората) с энтузиазмом сообщил, что он живет в «ох…енной стране» и учится в «ох…енной консерватории». Начальство юмора не поняло — и злосчастный поклонник идей чучхе был моментально исключен из вуза и выслан на родину, где его за это могли ждать вовсе не игрушечные репрессии. После той истории иностранные студенты долго испытывали натуральную панику перед незнакомыми словесными проявлениями «загадочной русской души» — прямо эпизод из «Осеннего марафона».

 И все же разговорная среда — это одно, а художественная культура — несколько иное. В русской литературе никогда не злоупотребляли данной филологической областью — а если и применяли соленую лексику, то всегда исключительно в случаях, когда она была необходима для воплощения конкретной образности. Поэтому цензурировать произведения искусства, содержащие подобные лингвистические «пряности», часто равносильно убийству этих произведений. Ну как можно представить себе роман А. Н. Толстого «Петр Первый» без многократно употребляемого в нем выражения «блядин сын»? Или «Архипелаг ГУЛАГ» А. Солженицына без рассыпанных по нему перлов лагерного остроумия (типа «Из этого РАЯ — не выйдет ни х…я!»)? Как можно отретушировать сочнейший (и не всегда «причесанный») язык «Жития протопопа Аввакума»? А что делать с гениальным сатирическим романом классика отечественного магического реализма А. Зиновьева «Зияющие высоты», где жители города Ибанска (стоящего на речке Ибанючке) исповедуют всесильное и верное учение «ибанизм», а правит ими вождь по имени «Заведующий Ибанском» (любовно — Заибан)? А с сочинениями Маканина, Пелевина, Сорокина, Николая Коляды, с поэмой Маяковского «Во весь голос», наконец?

Чтобы читатель прочувствовал эту «сферу российской духовности», я позволю себе процитировать несколько маленьких примеров из сокровищ русской поэзии. Вот всем известная эпиграмма Пушкина (обыгрывающая, к слову, «голубую» тематику»): «В Академии наук заседает князь Дундук. Говорят, не подобает для него такая честь. Отчего ж он заседает? Оттого, что жопа есть».

Вот горькое «антипатриотическое» стихотворение Некрасова» (для справки: Гутенберг — изобретатель книгопечатания, в контексте стиха — символ книги): «Наконец из Кенигсберга я приблизился к стране, где не любят Гутенберга и находят вкус в говне. Выпил русского настою, услыхал еб…ну мать, и пошли передо мною рожи русские писать».

Наконец, вот стихи нашего современника, поэта-концептуалиста Тимура Кибирова: «Это все мое родное, это все х…е-мое! То раздолье удалое, то колючее жнивье. То березка, то рябина, то река, а то ЦК; то зэка, то хер с полтиной, то сердечная тоска!»

Вспоминаются мудрые слова мессира Воланда, обращенные к Левию Матвею: «Не будешь ли ты так добр подумать над вопросом: что бы делало твое добро, если бы не существовало зла, и как бы выглядела земля, если бы с нее исчезли тени? …Не хочешь ли ты ободрать весь земной шар, снеся с него прочь все деревья и все живое из-за твоей фантазии наслаждаться голым светом? Ты глуп». Для справки: Булгаков здесь вкладывает в уста своего героя философские рассуждения гениального украинского поэта и мыслителя Григория Сковороды. В общем, не стоит уподобляться афинским демагогам, отправившим на казнь Сократа за «развращение подрастающего поколения»: искусство не обязано ходить в пуританских кандалах, и вечно остается актуальной пушкинская мудрость — «Иная, лучшая, потребна мне свобода: зависеть от царя, зависеть от народа — не все ли нам равно? Бог с ними. Никому отчета не давать».