За время правления нового президента страны Фредерика де Клерка с 1989-го  по 1994 год были отменены многие дискриминационные законы, из тюрьмы был выпущен легендарный борец за права чернокожих Нельсон Мандела, а в 1994 году прошли первые всеобщие выборы, на которых победу одержала возглавляемая им партия «Африканский национальный конгресс», до сих пор находящаяся у власти.

У «черных» жителей ЮАР появился шанс на нормальную жизнь. Люди смогли ходить на выборы, получать медицинскую помощь, посещать кинотеатры.

Но почему же Мунаш, достигнув 23-летнего возраста, уехал из страны, а после пяти лет жизни в Екатеринбурге все равно вернулся в ЮАР — в нашем интервью с «афроуральцем».

Как в гетто

— У вас в России принято рожать одного-двух детей, в Африке же норма  4—5 детей. У меня три брата и две сестры, и все мы жили в районе Йоханнесбурга, отделенном от «белой» части города, — вспоминает Мунаш.

— Иными словами, в гетто?

— Ну, можно и так сказать. То, что происходило в стране с 1948 года, в Европе называли «южно-африканским фашизмом», и, по большому счету, были правы. Мне, моим братьям и сестрам, правда, повезло, мы росли в крупном городе. Тогда как наши родители жили в резервации на окраине страны. Лишь в середине 80-х, когда можно было почти свободно перемещаться по стране, мы переехали в Йоханнесбург. Но ради безопасности предпочли жить в районе, где не было «белых». Режим-то менялся, а вот отношение к нам оставалось прежним. При случайных встречах на улице можно было часто услышать: «Пойди прочь, обезьяний отпрыск» или получить удар. Причем, если мы били в ответ, это воспринималось не как отстаивание своего человеческого достоинства, а как нападение «на белого».

— Ваши родители смогли адаптироваться и суметь начать новую жизнь?

— Конечно, то, что они практически всю свою сознательную жизнь прожили со знанием, что они — никто, оставило свой след. Если папа в силу мужской природы более смелый и упрямый, и режим его подорвал, но не сломил, то мама практически смирилась с ролью ничтожества. Она даже сейчас чувствует, что хуже «белых» и бессознательно пропускает их вперед или уступает место в автобусе. А ведь ей в прошлом году исполнилось 60 лет. Я иногда сильно раздражаюсь, пытаюсь объяснить, что это ей должны место уступать, и она на все имеет право, но бесполезно.

— Их огромная заслуга хотя бы в том, что они вам этот трепет перед «белыми» не передали.

— Как сказать, все равно на подкорке где-то еще сидит, что ты «другой», и пока я жил в ЮАР, осознание этого никуда не уходило. Но после пяти лет в России чувство неполноценности стало уходить.

— Неужели вы ни разу не сталкивались с местными агрессивными националистами?  

— Я поступил так же, как и тысячи молодых людей из ЮАР, уехал из страны, чтобы получить престижный диплом, вернуться на родину и занять хорошую должность. У нас высшее образование неплохое, но диплом хорошего российского вуза ценится в несколько раз выше. А Екатеринбург выбрал по той простой причине, что возможности здесь примерно такие же, как в Москве, но при этом город не такой суетной. То есть я не просто так сюда ехал, а у меня была конкретная цель. Я понимал, с чем могу столкнуться, но это все равно не сравнилось бы с тем, что переживали люди во время апартеида. На меня, конечно, пялились и в университете, и в общежитии, и в магазинах, и просто на улице, но грубее «негра» я в своем присутствии не слышал.

— Хотите сказать, жили так же, как обычный уральский студент?

 — Ну да, у меня же пятеро братьев и сестер, я с детства привык жить в большом коллективе, и общежитие меня не пугало. К тому же я ведь был не один такой, на нижних этажах жили еще ребята из ЮАР, мы быстро познакомились, а потом нашли и общий язык с русскими соседями.

Русская красавица

— К слову о языке, извините, но вы даже сейчас говорите с сильным акцентом, как вас понимали пять лет назад?

— А, может, это связь плохая? — улыбается Мунаш (мы, сбиваясь с русского на английский, разговариваем по скайпу, он находится в ЮАР).

— Сомневаюсь…

— Вы, в принципе, правы, с языком у меня не очень, хотя перед поездкой в Россию я усиленно им занимался, и когда приехал поступать, все же мог неплохо выражать свои мысли, пусть и со словарем. Но русский так и не стал мне родным языком. Даже после того, как я женился на русской девушке, — дома мы продолжали разговаривать на английском.

— Вы прямо образцовый для своей страны бунтарь, и высшее образование в другой стране получили, и женились на «белой» девушке, хотя, уверена, смешанные браки у вас не приветствуются…

— Конечно, апартеидский закон, согласно которому запрещены смешанные браки, а сексуальные контакты белого с черным преследовались законом, ушли в прошлое. Но подобные отношения у нас до сих пор и вправду особой радости не вызывают. Я когда звонил родителям с этой новостью, они говорили, что я совсем с ума сошел и неужели не мог дождаться возвращения домой и жениться на местной.

— Но сейчас вы живете в ЮАР. Получается, после окончания учебы вы с супругой уехали в Африку, и родители вас в итоге приняли?

— Да, Леся (жена) согласилась на переезд. Она авантюристка и поэтому легко соглашается на разные поездки и путешествия. Тем более она забеременела, и мы решили, что ребенок должен родиться на моей родине. Родители с трудом, но приняли. А после рождения сына и вовсе оттаяли. Все вместе мы прожили около года, а потом Леся решила вернуться в Екатеринбург.

— Одна?

— Да. В смысле, с ребенком, но без меня. Я к этому времени устроился на хорошую работу и не хотел переезжать. Уговаривал ее остаться, просил потерпеть, объяснял, что со временем она привыкнет к Африке. Но было видно, что ей сложно, и я отступился. Вначале надеялся, что она поживет дома и вернется, а во время разговоров по скайпу все чаще отмечал, что ей в России лучше. Год назад я к ней сам приехал, мы поговорили и решили развестись.

— Сын, наверное, ваша копия?

Мунаш отходит от экрана и возвращается через минуту с фотографией. На снимке блондинка с белоснежным лицом держит на руках чернокожего кудрявого мальчика. От мамы в лице — ничего, от папы — все.

— Вы уже задумывались, какое будущее ждет ребенка в России?

— Вы сразу думаете о плохом, а я уверен, с ним все будет о-кей. Во-первых, он пацан и всегда сможет за себя постоять, во-вторых, Леся такая боевая, что сама кого угодно заткнет за пояс, в-третьих, я все-таки не умер, а просто живу в другой стране и всегда могу приехать и помочь.

Джону (сыну) уже четыре года, он общается со сверстниками, дети его любят, хотя их родители, не буду скрывать, сперва побаивались отпускать играть с ним. Ваши взрослые, в принципе, как-то с опаской к Джону относятся.

— Ну, они много к чему так относятся.

— Да-да, я за пять лет жизни в Екатеринбурге понял, что одной улыбкой русского к себе не расположишь.

— Мы же не американцы, к нам другой подход нужен.

— А бабушки ваши хорошо на улыбку реагируют. Леся решила крестить Джона в Екатеринбурге, я прилетел в город, и когда мы пошли в церковь, на нас смотрели, как на цирковых артистов. Идем к батюшке, а все вокруг шепчутся, чуть ли не пальцем показывают. Мы серьезные, собранные, а Джон смеется. Ему все интересно — свечки, иконы, ряса батюшки. Старушки у алтаря сначала запричитали, увидев его, а он как давай им улыбаться во весь рот с редкими зубами, они сразу его за своего и приняли. (Пауза.) Если у меня не вышло остаться в вашей стране, думаю, у Джона это получится. Его уже здесь любят, и дальше любви в его жизни, уверен, будет еще больше.