Немецкий писатель Бертольд Брехт знал о двойственности человеческой натуры немало, а российский режиссер Юрий Бутусов сумел эти истины воплотить на сцене. Спектакль «Добрый человек из Сезуана», поставленный Бутусовым на сцене московского драмтеатра им. А.С. Пушкина, открыл XII фестиваль «Реальный театр». 30-летняя Александра Урсуляк поведала «Уральскому рабочему», как шла работа над образом, чем столичная публика отличается от уральской и что такое, в конечном счете, доброта.

Сложности перевода

— Спектакль насыщен жанрово. Это дань московской моде на зрелищность?

— Сначала у нас сложилось впечатление, что екатеринбургский зритель очень настороженно воспринял игру. Знаете, будто бы шла своеобразная притирка друг к другу. Но когда контакт наладился, барьеры были преодолены, и публика включилась в происходящее на сцене. По крайней мере, финальные аплодисменты показали, что зрителю понравилось.

— Почему поначалу «не покатило»?

— Как вы заметили, спектакль насыщен неожиданными ходами. Сперва человек молча рассыпает песок по сцене, затем исполняет на немецком языке зонг, затем вдруг перевоплощается в юродивого… Понимаете? Это обязательные, на наш взгляд, приемы, которые призваны настроить зрителя на предстоящее действо. Режиссер будто ставит вам один за другим хуки, и оторопевший зритель попросту не понимает, с какой стороны ждать следующий удар. Но в какой-то момент все истории сливаются в одну, и каждый новый поворот публика ждет уже с интересом. Все становится проще, веселее, но самое сложное — втянуть зрителя в выстроенный режиссером мир и созданную артистами атмосферу.

— Столичный зритель легче втягивается?

— Если даже в Екатеринбурге зал был открыт нам не сразу, то в Москве публика еще тяжелее. Она избалована, притом невероятно! И очень тяжело бывает иной раз достучаться до сердца каждого человека в зале. Кроме того, у вас театр посещает определенный круг людей, которые понимают, куда и зачем они идут, и более-менее готовы к тому, что увидят. В столице зритель очень «разношерстный». Нередко в зале оказываются обычные люди, которые шли по улице, набрели на театральные кассы и купили билет на ближайший спектакль. Но постановка Юрия Бутусова, при всей ее насыщенности музыкой, пластикой и текстом, не ориентирована сугубо на столицу. И слава богу! Юрий Николаевич Бутусов не следует веяниям моды или маркетинга, но идет за своим сердцем, своими эмоциями и переживаниям. Он честно и искренне говорит со сцены о том, что его волнует, тревожит, затрагивает, и это его сильная черта. И как режиссера, и как человека.

И это любовь

— Но спектакль, похожий на китайскую шкатулку с секретом, непрост, наверное, и для актеров?

— Нельзя выделить, что особенно трудоемко было при работе. Постановка тяжела в принципе. Я не сторонница жаловаться на жизнь, но признаюсь: давался и дается «Добрый человек из Сезуана» нелегко. Но самое сложное — успевать перепрыгивать из одного жанра в другой, не сбавляя бешеного ритма, заданного режиссером. Мы постоянно балансируем на грани смешного и трагического, трагического и смешного. Здесь ни в коем случае нельзя играть ТОЛЬКО смешно или ТОЛЬКО трагически — постановка заставляет нас перескакивать из одного настроения в другое, но при этом мы не должны забывать, о чем играем. Если внешне «Добрый человек» сочный и зрелищный, то идеи-то, заложенные автором, глубоки и неоднозначны.

— Кто вам оказался ближе: добренькая Шен Те или циничный Шуй Та?

— Поиск и того, и другого образов оказался очень интересным плаванием. Режиссер и я много предлагали друг другу, примеряя самые разные амплуа и работая методом исключения. Что я только не перепробовала! Кузен был и подростком-рэпером, и толстым мужиком, экзальтированным юношей наподобие пирата Джека-Воробья. Проститутку мы одевали в платье с блестками, и в рыжий парик, и даже пробовали маски, как в древнегреческом театре. Но в какой-то момент поняли: она — не добрый и не злой человек. Она — мертвая. Изнутри. Абсолютно ни во что не верящая и во всем разочарованная. После этого родилось то страшное существо в плаще и рваных колготках, которое выходит к зрителю в первом акте.

— Вам ее жалко?

— (Задумывается.) Да. Как выясняется, у опустившейся проститутки есть душа. И она умеет любить. А это, даже в реальной жизни, дано далеко не всем. Не каждый человек может любить по-настоящему. Мы все заняты собой, своими проблемами, мы эгоистичны — и вот так открыто, искренне и беззащитно любить могут немногие. Шен Те отдается чувству без остатка, отдавая все тому, кого любит.

— Но это не приносит счастья!

— Да. И потому я жалею ее. Но если бы у нее в характере не было такого «брата», как Шуи Та, все было бы значительно мелодраматичнее. В любом из нас живут и доброе, и злое, и внутри Шен Те тоже бушуют страсти. Она разрывается изнутри, но без этой внутренней борьбы не было бы драмы. Доброта же, в первую очередь, исходит из способности любить. Это ключевое. Отсюда идет сострадание, сопереживание, терпение и терпимость. Это все последствия. Но с другой стороны (задумывается), и любовь, и добро должны быть, по-моему, с кулаками. Лучше уметь себя защищать, ставить рамки, границы и давать отпор — а иначе «съедят». И «Добрый человек из Сезуана» о том же самом.

От помощи не откажись

— В вашей актерской семье каждый друг за друга горой!

— Не скажу, что меня всегда опекали. Напротив, папа почему-то считает, что мне не нужна его помощь, хотя иногда и хочется ему возразить: мол, как это не нужна?! Но, так сложилось, я человек в каких-то профессиональных вопросах достаточно амбициозный, и подобная самостоятельность даже в чем-то приятна. Быть может, если папа не предлагает помощи, значит видит в дочери потенциал справляться со сложностями самой. Он уважает меня, и я понимаю, что на кое-что способна. Но это нисколько не мешает ему оставаться очень трепетным, чутким, заботливым родителем. Он в курсе абсолютно всего, что происходит в моей жизни, но никогда не лезет с советами. Он знает, что я решаю проблемы сама, но его участия и тепла мне достаточно.

— Но фамилия вас, наверное, ко многому обязывает.

— Никогда я каким-то соответствующим образом себя не вела. Я всегда была самой собой: и плохой, и хорошей, и папа, возможно, не всегда мною гордился. Бывало, даже стыдился. Но в его родительской любви я никогда не сомневалась. Но можно ли назвать его главным критиком в моей жизни? Не знаю… Он, конечно, очень много для меня значит. Иногда мне кажется, что его мнение ошибочно, но время показывает, что папа прав и понимает иногда даже больше и лучше меня. Но я также прислушиваюсь к мнению мамы, бабушки, близких друзей. Но когда взрослеешь, все равно начинаешь понимать, что самое главное — слушать себя и доверять себе. Только ты сам лучше всех остальных разбираешься в себе и знаешь ответы на все свои вопросы. И не стоит на самом деле выносить актерскую семью в какой-то особый подвид. Да, здесь есть своя специфика работы, круг общения, но бытовые моменты такие же, как у всех остальных. У меня двое детей (а не каждая артистка может себе такое позволить!), я их люблю. Люблю свой дом, готовить. Если выдается свободная минутка, не упущу возможности сходить в театр. Но не как актриса, а в качестве зрителя.

— А как же перенимание опыта у коллег?

— На мой взгляд, никто не может советовать актрисе в профессиональном плане. Это тонкий организм, а не просто (грубоватым тоном) «баба с но’хами»! Что Людмила Гурченко, например, могла бы посоветовать Нонне Мордюковой? Это же два совершенно разных организма — у каждого своя жизнь, опыт, чувства. И если режиссер — а он самый главный в нашей профессии человек — понимает это, то диалог со зрителем обязательно удастся. И мы, заметьте, не пустышки-марионетки! Когда работа идет в партнерстве с постановщиком, артист, выйдя на сцену, может буквально загипнотизировать зал. Театр — это же энергетика, воля, мощь! А те, кто перед зрителями, — Кашпировские. Режиссер в это время в ложе сидит и ногти грызет.

— Зачем? Ждет аплодисментов?

— Нет, это всего лишь следствие. Человек, побывав на спектакле, должен выйти в привычную реальность уже другим. Это самое правильное, когда что-то с тобой происходит, что-то понимаешь после того, как занавес опустился. У каждого из нас есть постановки, фильмы, книги, которые меняют нас. Подкручивают винтик, выкручивают, а то и просто — стреляют в самое сердце. Для меня такой решающей вещью стала постановка Кирилла Серебренникова «Откровенные полароидные снимки». Меня (пауза) просто (пауза) «вынесло»! «МакБет» Юрия Бутусова просто прострелил насквозь.

— А говорят: «актеры своих не смотрят!»…

— Не-не! Смотрят, читают, отслеживают. Секут, одним словом. Но я признаюсь в страшном (делает круглые глаза). В прошлом сезоне вышло столько новых спектаклей, а я практически ни одного не видела. Почему? Сейчас я востребована в профессии настолько, что практически нереально выходить куда-то отдыхать, и в театр в том числе. Нет, конечно, актер может вариться в собственном соку, но знакомиться с результатом работы своих коллег и друзей — правильно. В конце концов, театр делает тебя лучше. И пусть он сиюминутен, но оставляет в человеческих душах что-то хорошее, что позволяет делать этот мир значительно добрее.

ДОСЬЕ

Александра УРСУЛЯК родилась 4 февраля 1983 года. Дочь режиссера Сергея Урсуляка и актрисы Галины Надирли. В 2003 году окончила Школу-студию МХАТ, была принята в труппу Московского драмтеатра имени А.С. Пушкина, в котором служит по сей день. Роли в театре: «Ночи Кабирии», «Мадам Бовари» (А. Сигалова), «Бешеные деньги», «Оffис» (Р. Козак), «Много шума из ничего», «Одолжите тенора!» (Е. Писарев), «Добрый человек из Сезуана» (Ю. Бутусов) и др. В кинематографе дебютировала в 2003 г. в телесериале «Вокзал». Фильмография: «Театральный блюз», «Веревка из песка», «День Д», «Москва, я люблю тебя», «Фурцева» и пр.

[photo]1111[/photo]