На дворе стоял 1988 год. Тогда в буквальном смысле сдвигались тектонические пласты бытия — и сам факт возможности проведения праздника в честь «российского христианского миллениума» был одним из таких сдвигов. На дворе еще стоял коммунизм, еще год оставался до подобной удару грома партийной конференции 1989 года, до брошенного на стол партбилета Ельцина, до окровавленного Тбилиси и фронтового Карабаха... Еще во всех школах и вузах учили диамат и историю КПСС, еще религия была «опиумом для народа» — и за футболку с цифрой «88» можно было заработать привод в милицию. Юбилей Крещения рассматривался как «чуждая пропаганда» (этот эпизод потом попал в легендарную киноленту «Меня зовут Арлекино»). Поэтому сенсационный факт о проведении в Новгороде празднования 1000-летия Крещения Руси воспринимался как настоящая революция в сфере духа.

То что «советскую власть» масштаб происходящего застал врасплох, было видно невооруженным глазом. Ожидали приезда нескольких десятков делегатов — приехало около двух тысяч. Что происходило с приемом и расселением гостей — не описать, об этом можно было снимать кино в духе фантасмагорий Э. Рязанова. В городские гостиницы селили только ВИП-гостей: академиков, «литературных генералов», высшее духовенство, партийных функционеров, а всех остальных – рассовывали, куда и где можно. Меня отправили жить на турбазу, в барачное помещение с удобствами через дорогу — и не куда-нибудь, а в Перынь, на берегу Ильменя, на место древнего языческого капища (на месте которого при Ярославе Мудром поставили храм). Место в пяти километрах от города и куда добираться нужно было пешком...

И все-таки — несмотря на все неудобства — впечатления были грандиозные! Потому что все происходившее в ходе празднования — уличные театрализованные мероприятия, концерты, наконец приуроченная к дате международная научная конференция — все было подлинным! На нас, особенно приехавших из глубинки, лился ослепительный поток той самой «запретной» культуры, которую похитили у народа на семьдесят с лишним лет. На улицах народные театры разыгрывали драму XVII века «О нечестивом царе Максимиллиане и сыне его Адольфе» и филатовскую «Сказку про Федота-стрельца»; в Юрьевом монастыре XII века хор Ленинградской консерватории исполнял запрещенный еще недавно шедевр — «Страстную седмицу» А. Гречанинова, написанную в эмиграции.

На конференции шли жаркие споры по животрепещущим проблемам культуры — ибо все тогда понимали: Крещение Руси не есть чисто церковный феномен. 988 год был первым криком жизни всей великой русской культуры — той самой, которая единственно была и пребудет главным вкладом России в мировую историю. «Детьми 988 года» были Андрей Рублев — и «жидовствующие», Аввакум — и Ломоносов, масоны — и славянофилы, Достоевский — и Булгаков, передвижники — и мирискусники, Стравинский — и Высоцкий... Даже те, кто стоял на внецерковных или антиклерикальных позициях — как из зерна вырастали из того исторического мгновения; ибо полемика — тоже факт духовной связи. Поэтому, как это ни парадоксально, и «Облако в штанах», и «Мастер и Маргарита», и «Москва — Петушки» смогли родиться исключительно в рамках той традиции, 1000-летие которой мы отмечали тогда...

 Это было время, когда, образно говоря, «магма еще не застыла». Это было «время собирания камней» — и великих надежд. Тогда было все, кроме одного — «рутинизации» (как назвал этот процесс Макс Вебер), обюрокрачивания торжественного мероприятия. И в дни 1025-летия самой главной исторической развилки Отечества остро не хватает духа и атмосферы того 1000-летия...