Его мать и Бажов хорошо знали друг друга, так как одно время жили рядом, на ул. Обсерваторской. К тому же оба были сысертские. Павел Петрович, вспоминала впоследствии мать, шел с рабочим типографии «Уральский рабочий» Засыпкиным. Остановились как раз напротив Ипатьевского дома, на что писатель заметил: «Вон там, на горке, дом Ипатьева, где царя расстреляли». Засыпкин и говорит: «А я знаю. Я был охранником у царя». И добавил: мол, перед тем как заступить на пост, его предупредили, чтобы он с царем не разговаривал. Вышел утром царь во двор, сделал зарядку, окатил себя водой, вытерся и полотенцем, как кушаком, себя повязал. А потом давай охраннику вопросы задавать. Тот молчит. Царь снова его спрашивает. В ответ молчание — ни слова. Не выдержал царь, плюнул и чуть не выругался.

Павел Петрович тогда сказал, что царя ведь не зря спешили расстрелять. Иначе его бы из Екатеринбурга вытащили. Со стороны Расторгуевского дома, который стоял на месте нынешнего сельхозинститута, начали делать подкоп к Ипатьевскому дому. Об этом узнали члены Облсовета, и все попытки выкрасть бывшего монарха были прекращены.

Бажов рассказал о существовании подземного хода от Расторгуевского дома, минуя Ипатьевский, к Севастьяновскому (в советское время известному как Дом Союзов). Пройдя через этот дом, можно было попасть в другой ход, ведущий к Екатерининскому собору.

Много позже, уже работая в Уральском научном центре Академии наук СССР, Сырчин услышал от сотрудницы Идеи Александровны Свияжиной следующую историю. Якобы она лично читала отчет Павла Михайловича Быкова, большевика, в ту пору занимавшего видные посты, по поводу проверки существования хода из Расторгуевского дома, за которым уже следили. Отчет принес ее отец, партийный работник. Подтвердилось, что со стороны хода из Расторгуевского дома был подкоп в несколько метров к дому Ипатьевскому. Но дальше, как и говорил Бажов, основной ход шел к Севастьяновскому дому.

Обнаружен был и ход от Екатерининского собора к Севастьяновскому дому. Пройдя его до конца, человек попадал в комнату, где не было ни окон, ни дверей. Она никак не была связана с внешним миром, а походила скорее на келью, если бы не стоящий в ней топчан, обитый кожей и как бы с углублениями по бокам для наручников. Была ли это комната пыток или келья? И была ли она в пору Николая Ивановича Севастьянова, владельца дома, или появилась позднее, когда в доме разместился Окружной суд? То, что она походила на келью, у Быкова не вызывало сомнений. Значит, в годы революции она могла быть использована белыми для того, чтобы спрятаться, а потом быстро исчезнуть.

Владимир Павлович Сырчин побывал в Екатерининской часовне, выстроенной на месте разрушенного в советские годы собора. Войдя, он увидел женщину, торговавшую православной литературой, и сказал ей, что она как раз стоит на месте бывшего алтаря, откуда идет ход в Севастьяновский дом. Не успела женщина ответить, как поднялась плита, и снизу поднялся мужчина. Это был электрик. Он подтвердил, что только что прошел с полкилометра.

В разговор вступила находившаяся здесь же вахтер одного из музеев на плотинке. Она сказала, что жила рядом, по нынешней ул. Горького. Решили в семье как-то сделать голбец для хранения картофеля, но натолкнулись на гранитную плиту. Подняли ее, а дальше шел ход до ул. Малышева высотой метра в три. По ходу можно было даже проехать на телеге.

Этот рассказ подтвердил свидетельства других местных жителей, что в годы Гражданской войны, при наступлении летом белых, этими ходами уходили красные. Через дворы перебегали из одного хода в другой.

На Вознесенской горке был еще ход из беседки к острову. Далее путь красных был к Ятесовским заводам через шесть сушилен, где заводчане когда-то сушили баржи, к вокзалу, где их ждал эшелон для отправки.

[photo]553[/photo]