Что само по себе можно считать приговором многократно воспетому «перестроечному кино».

Граждански активные граждане жили в мире простых стереотипов, тщательно оберегая себя от лишней информации, способной разрушить их уверенность в своей правоте. Армия в их картине мира была штукой ненужной и вдобавок рассадником дубизма, дедовщины и других гадостей.

А затем начался великий идейный кризис. «Прорабы перестройки» с ужасом обнаружили: то, что возникало после победы их революции, вызывало у них отвращение не меньшее, чем то, что они проклинали до этого и уже ушедшее. Обычная история для революционеров: «Он шел на Одессу, а вышел к Херсону». Причем они никак не могли понять, в каком месте их требования были нарушены или извращены. Все выглядело карикатурной реализацией молитв. Совсем как у человека, который жалуется небесам, что ему не хватает тепла, а назавтра в квартире пожар. Недавние свои задорные призывы, ребячливая категоричность оценок вспоминались с отвращением.

Умные люди, конечно, нащупали выход. Документальное кино России стало подчеркнуто аполитичным. Более того, оно стало уходить из жизни. Нет, не в смысле «умирать», а просто избегать тех мест, где жизнь бьет ключом. Потому что жизнь  всегда неоднозначна, провоцирует споры, оценки, мнения. А иметь мнение документалисты не хотят. Хватит, уже наимелись.

Так сформировался простой и четкий канон. Фильмы стали абсолютно предсказуемы. Если в программе написано, что фильм про дореволюционную Россию, там обязательно будут бравые офицеры или милые гимназистки. Советский период — репрессированные поэты и профессора

Что касается современности, это сплошь обочина жизни. Даже не обочина, а кювет. Вот деревенская нищета, вот городские сумасшедшие. Завидев на экране молодого бизнесмена, начинаешь ерзать в кресле, почувствовав некую неправильность. Нет, все в порядке, — на десятой минуте фильма он начинает нести околесицу про нашествие инопланетян. И этот гордый ум сегодня изнемог.

Описанный фильм был показан на фестивале десять лет назад, но это и страшно, потому что из года в год ничего не менялось. Еще один излюбленный жанр — «про уединение». То семья метеорологов живет на берегу Байкала за десятки километров от ближайшего жилья, нынче вот на экране в аналогичное зимовье на Беломорье уходит мужичок пропойного вида.

То есть экранный герой-современник обязательно такой, что к нему нельзя никак относиться. Его можно только жалеть. Любая критика в его адрес гасится коротким: «Вам-то хорошо говорить, а вы бы попали в его ситуацию». Говорить он может все что угодно, все равно же это ни на что не влияет. Любые слова вызывают умиление: надо же, у человека одна тарелка целая осталась, а он про древних римлян рассуждает, вот какая в нем духовная сила.

Что касается «ситуаций», когда-то документалисты горели верой, что исправить жизнь людей если не легко, то уж точно просто. Они за пятнадцать минут успевали заклеймить виновников и выписать рецепты. Теперь они с этим завязали. Потому что свыклись, что в этой стране никакие рецепты не работают. Любой приговор, любой рецепт провоцируют спор, а они его хотели бы избежать. Поэтому зрителю навязывается фаталистичная картина мира: каждому на роду написано нечто, и нету в этом виновных. Стилистика не крика, а всхлипа. Даже когда речь заходит о злобе дня, здесь ухитряются обходиться без выводов: бедные дети Донбасса боятся грозы. «Дорогие авторы, а кто, по-вашему, в этом виноват? — Боятся грозы».

Возможно, правда, что очень глубоко, в глубинах глубин души кинематографисты убеждены, что их народ должен жить именно так. Потому что как минимум дважды в переломные моменты истории вел себя неправильно. Из-за чего теперь прекрасные, высокообразованные представители этого народа вынуждены жить не так хорошо, как достойны. Кадры с открытия детского садика вызывают у интеллигента отторжение, потому что в этом есть некое нарушение принципа глобальной мировой справедливости.

Причем все это никак нельзя назвать произволом «кинокасты». Нет, зрителю нравится, зал полон. Хотя, с другой стороны, от фестиваля к фестивалю шло постепенное стихийное формирование зала под этот киновзгляд. Интеллигентных пенсионерок сменили пенсионерки попроще. Молодежи все меньше.

Все выходившее за рамки описанного выше канона встречалось ледяным молчанием зала. Что вы, что вы, никаких выкриков «Показано не то и не так». Просто — «ну, не зацепило». Не интересно. Плоско, мол. Отвратительная парадность и заказуха. Так в прошлом году расходились с кислыми минами после фильма о нижнетагильских танкостроителях.

Во всем этом была лишь одна интрига, крепнувшая год от года, — когда и чем это кончится. Не может же так продолжаться вечно. В городе Саратове есть забавный псих — ок, посмотрим, но нельзя точно так же смотреть на следующий год фильм про психа в Ульяновске или даже Владивостоке. Фестиваль «Россия» начинался с того, что там бился нерв страны. Спустя четверть века этот нерв ушел куда-то далеко. Страна пошла туда, потом сюда— а здесь, в уютной темноте кинозала, никто и не заметит, если по ошибке запустят фильмы из программы не XXVII, а XXII или XVII фестиваля. Или она именно такая и есть, подлинная Россия? Никуда на самом деле не ходит?

…Историю 1992 года, как многие офицеры-черноморцы отказались приносить вторую в своей жизни присягу, российское общество решилось услышать только в начале 2000-х. Она была рассказана в художественном фильме «72 метра». И в дебютном документальном фильме Натальи Гугуевой «Форсаж». Нынче она привезла на фестиваль продолжение — «Форсаж Возвращение». Полтора десятка лет в любом случае позволяют расставить какие-то точки в биографии персонажей, а в данном случае история вдобавок совершила поворот. 25 лет назад Крым покидали те, кто счел, что присяга может быть в жизни только одна. В 2014-м его пришлось покинуть тем, кто тогда предпочел  сохранить нажитые дома и мир в семьях. Былые мрачные предсказания о том, что братских армий не бывает, сбылись — бывшие сослуживцы теперь и вправду держат друг на друга на прицеле.

О, редкий случай, мы увидели фильм о людях, жизнь которых не оправдать ничем, которую не получается наблюдать как игру фатума. Потому что они сами не ищут себе оправданий, предпочитая укладывать свои парашюты сами. Это люди, которые остаются людьми. Ради принципа они уезжают из Крыма в Приполярье. Они гробят здоровье неумелыми посадками на авианосец, потому что если они не стали бы садиться, авианосец продали бы китайцам. Они уважают коллег, которые в 2014-м ушли из Крыма, и не уважают тех, кто постарался устроиться в Российскую армию. Они убеждены, что армия кончается, когда военнослужащий начинает взвешивать, преступный ему приказ поступил или нет: «Ты обязан выполнить команду… и только потом можешь застрелиться». Вопрос, между тем, актуальный — вот они, кадры с похорон детей, жертв бомбардировки украинской авиацией Донбасса. Спустя несколько дней после фестиваля герои фильма на авианесущем крейсере «Адмирал Кузнецов» отплыли к берегам Сирии.

Гугуевой пришлось на закрытии фестиваля подниматься на сцену раз пять. Несколько «побочных» призов, включая приз «Уральского рабочего». Второе место в рейтинге симпатий зрителей фестиваля. И в итоге — фестивальный Гран-при.

Мы долго, слишком долго хотели видеть на экране людей слабых. Над которыми можно повозвышаться, жалея их. Судьба которых утешает — слава богу, у меня все сложилось получше. Но сегодня зритель, кажется, начинает ощущать связь экрана и жизни. Ведь этот милый мужичок, который снова и снова звонит маме, — он ведь один в один как тот, который взял у тебя денег на перестилку полов, да так с ними и пропал. Точнее, его унес фатум. А проводку тебе в доме и вовсе никто делать не берется, поскольку российские юноши предпочитают орать с фонарного столба какие-то дурацкие стишата, как герой другого фильма. Откуда взяться в России бизнесу и ВВП, если у бизнесменов на уме инопланетяне?

Россияне устали умиляться. Им стали нужны, им интересны люди дела. Летчики, для которых присяга важнее жены. Женщина, которая упрямо выходит замуж за «самого ненавидимого человека в Израиле», у которого практически нет шансов выйти из тюрьмы.

Если документалисты осознают этот поворот в интересах публики — их ждет сущий ренессанс.