Иегуди Менухин родился в Нью-Йорке 22 апреля 1916 года. Семья была иудейско-ортодоксальной. Отец мальчика Мойше был раввином, дед принадлежал к хассидскому движению. Родители Иегуди были выходцами из России: отец — из Гомеля, мать, Марута Шер, — из Ялты. Это была та самая волна еврейской эмиграции, которую описал Шолом-Алейхем. Спасаясь от кровавых погромов 1902—1906 годов, жители черты оседлости массами покидали Российскую империю и устремлялись в США, где могли найти спасение и начать новую жизнь…

После рождения сына семья переехала в Сан-Франциско. Мать Иегуди прекрасно играла на фортепиано и виолончели; когда Менухину исполнилось 5 лет, тетка купила ему скрипку, и мальчика отдали в обучение педагогу Зигмунду Анкеру. Первые попытки овладеть инструментом оказались для него очень трудными вследствие врожденной укороченности рук. Но уже через полгода после начала занятий Иегуди смог выступить в ученическом концерте фешенебельного отеля «Фермонт».

С семи лет с мальчиком стал заниматься концертмейстер симфонического оркестра Луис Персингер — музыкант большой культуры и отличный педагог. Однако в занятиях с мальчиком Персингер допустил много ошибок, роковым образом сказавшихся в конце концов на исполнительстве скрипача. Персингер не сумел распознать, что физические особенности организма Иегуди, укороченность его рук таят в себе серьезные опасности, которые в детстве не проявлялись, но в зрелом возрасте стали давать о себе знать. «Менухин пережил трагедию, быть может, самую страшную для музыканта — профессиональную болезнь правой руки», — пишет в своей книге «Жизнь замечательных скрипачей» Л. Раабен. Забегая вперед, скажем: Менухин совершил настоящий подвиг, сумев побороть эту страшную болезнь — и остался на сцене, состоявшись как один из корифеев исполнительского искусства.

Необычайный талант ребенка обратил на себя внимание местного мецената Сиднея Эрмана. Последний дал совет отправить мальчика на обучение в Париж, чтобы тот мог получить настоящее музыкальное образование: материальные затраты Эрман брал на себя. Осенью 1926 года семья отправилась в Европу. В Париже Иегуди встретился с великим румынским скрипачом, композитором и дирижером Джордже Энеску. Интересно, что последний первоначально вообще не хотел заниматься педагогической деятельностью, брать учеников — но юный Иегуди буквально «взял штурмом» прославленного мэтра: «Возьмите меня — не пожалеете!». Энеску стал для Иегуди не только педагогом и воспитателем, но и вторым отцом и другом: «Если какой-то великий человек испытывает сомнения, то ученики его всегда это оправдывают. Для меня Энеску навсегда останется тем эталоном, с которым я сравниваю всех остальных. Даже если пренебречь теми неуловимыми качествами, которые мы выражаем, пусть и неточно, словом «присутствие», и покровом таинственности, которая усиливает мое преклонение перед ним, то и в этом случае его совершенство как музыканта остается феноменальным», — вспоминал Менухин. Он посетил умирающего Энеску в Париже, после недолгой разлуки в годы Второй мировой войны. Кстати, именно ему Энеску завещал свои драгоценные скрипки…

Старт Менухина состоялся в 1927 году: в тот год он произвел сенсацию своим первым концертом в зале Карнеги-холл. Американский музыковед Уинтроп Серджент так описывает это выступление: «Многие нью-йоркские любители музыки еще помнят, как в 1927 году одиннадцатилетний Иегуди Менухин, упитанный, страшно самоуверенный мальчуган в коротких штанишках, носках и рубашке с открытым воротом, вышел на эстраду Карнеги-холла, встал перед Нью-Йоркским симфоническим оркестром и исполнил скрипичный Концерт Бетховена с законченностью, не поддававшейся никакому разумному объяснению. Оркестранты плакали от восторга, а критики не скрывали своей растерянности».

Так началась головокружительная слава Менухина. Концерты, расписанные на годы вперед; гастроли по странам и континентам, увлечение дирижерской деятельностью… Был только один перерыв, неожиданный для всех, — в 1936—1938 годах, когда маэстро внезапно прекратил все выступления, уединился с семьей на вилле в Калифорнии и погрузился в духовные практики — в частности, в изучение йоги. С одной стороны, это было вызвано необходимостью побороть ту злополучную болезнь плечевого сустава — но не только: здесь сказалась характерная особенность личности артиста — стремление к духовному самоусовершенствованию, к высоким общегуманистическим идеалам. Это почувствовали все слушатели, встретившие «нового» Менухина, уже после его добровольного уединения: о нем заговорят как о музыканте-философе, его даже называли «музыкальным Буддой». Йога стала неотъемлемой частью жизни скрипача: ежедневно, даже в поезде или самолете, он 15—20 минут стоял на голове! И это была не прихоть, и даже не чисто медицинская мера, — духовные практики Индии вошли в его плоть и кровь, помогали и в творчестве… Он проводил впечатление парадоксального сочетания непосредственности и углубленности: по словам У. Сержента, «коренастый, рыжеволосый, голубоглазый с мальчишеской улыбкой и чем-то совиным в лице, он создает впечатление человека простодушного и вместе с тем не лишенного изысканности». Интересы Менухина во время расцвета его гения были поистине универсальны. Он исполнял не только классику, но и джаз (в ансамбле со знаменитым Стефаном Грапелли), индийскую традиционную музыку (здесь его партнером был не менее знаменитый Рави Шанкар), страстно увлекался филателией…

Его концерты превращались в события, далеко выходящие за пределы чистой эстетики. В Берлине полиция с трудом сдерживала толпу на улице, в то время как слушатели приветствовали его 45-минутной овацией. В Риме, в концертном зале Аугустео, пытаясь пробиться внутрь, толпа разбила десятка два окон… Совсем по-особому раскрылся гениальный музыкант в годы Второй мировой войны: в те годы он дал около 500 концертов «во всех военных лагерях от Алеутских островов до Карибского моря, а потом и по другую сторону Атлантического океана», — как пишет Уинтроп Серджент. В конце 1943 года музыкант отправляется в Англию и здесь развертывает интенсивную концертную деятельность. А когда союзные армии перешли в наступление, он первым из музыкантов мира играл в освобожденном Париже, Брюсселе, Антверпене (в последнем — когда на улицах еще шли бои!). Первым среди западных артистов Менухин начал выступать перед немецкой публикой — перед вчерашними врагами! Но для него общечеловеческие ценности всегда были приоритетом № 1… Кроме того, он демонстративно поддержал немецкого дирижера Вильгельма Фуртвенглера, работавшего в Германии при Гитлере: от него тогда отвернулись все, его даже судили — но Менухин выступил в суде и рассказал, как Фуртвенглер с риском для себя спасал музыкантов-евреев, — и дирижера оправдали… Такая высокая толерантность была понятна не всем — и Менухину несколько лет запрещали въезд в Израиль (как отступнику!). Когда же он наконец приехал — сперва его появление было встречено холодной отчужденностью. Но — до первого концерта. И израильские газеты вышли под заголовками: «Игра Менухина может заставить поверить в Бога даже атеиста»… «Я не могу представить себе более ценной модели духа соревнований друг с другом, чем модель древних греков. Они помещали утонченность тела, разума и духа на неделимый алтарь жизни»: в этих словах, сказанных Менухиным в конце жизни, — все его кредо и весь рецепт величия его неповторимого пути…