Строки этой незамысловатой песенки из фильма Марка Захарова «12 стульев» — лучший эпиграф к творчеству великого актера Андрея Миронова. Гения, который родился 7 марта 1941 года, чье 75-летие отмечают сегодня все поклонники его дарования. Есть такое крылатое выражение — «солнечный гений». Так в свое время говорили о Моцарте. Андрей Миронов был таким солнечным гением: его можно назвать «Моцартом сцены и экрана». От всех созданных им образов исходил какой-то неуловимый, но совершенно «материальный» свет; им присуща была та неповторимая аура, которая отличает все мироновские роли. Редко кому из артистов удавалось создать столь резко очерченный авторский стиль, столь неповторимую «визитную карточку»…

Говорят, на детях талантливых родителей природа отдыхает. Но только не в случае Миронова! Он был сыном двух блестяще одаренных людей, истинных мастеров театральных подмостков СССР — эстрадных артистов Александра Семеновича Менакера и Марии Владимировны Мироновой. Какой-то совсем особый символ в судьбе Андрея Миронова: фактически он родился 7 марта, но по документам день его рождения оказался записан на 8-е число, на Международный женский день… И еще деталь: впервые сниматься Андрей начал в 11 лет, в 1952 году… Первый фильм с участием Миронова — «А если это любовь?» — вышел в 1960 году, тогда молодому артисту было всего 19 лет. И затем — 27 лет насыщенного творческого труда, напряженной работы в театре и кино, создание множества бессмертных образов, всенародная слава. И — смерть в 46 лет во время гастролей в Риге от обширного кровоизлияния в мозг. Сразу два мистических символа: смертельная болезнь настигла Миронова во время спектакля — как в свое время Мольера. Актер умирает на сцене, а публика аплодирует ему… И еще: как бы сказал по этому поводу Владимир Высоцкий — «на этом рубеже легли и Байрон, и Рембо». Прославленный артист умер, не дожив до старости, оставшись «вечно молодым» — как Моцарт, как Пушкин, как большинство художников-романтиков. Миронов и был таким «поцелованным Богом» романтиком — а эти «небожители духа» уходят молодыми, их даже невозможно представить в пожилом возрасте…

Вклад Миронова в театральную и кинематографическую копилку отечественного культурного наследия не требует комментариев. Любой поклонник театра никогда не забудет его роли на сцене Театра сатиры, его Фигаро и Мужа в «Маленьких комедиях большого дома» А. Арканова и Г. Горина, Мекки-Ножа в «Трехгрошовой опере» Б. Брехта и Холдена («Над пропастью во ржи» Дж. Сэллинджера), гоголевского Хлестакова и Жадова из «Доходного места» А. Островского. Также невозможно ни забыть, ни недооценить великолепные музыкальные способности артиста, столь многократно реализованные им и на сцене, и в кино: фактически Миронов постоянно использовал в своих актерских работах эстетику мюзикла. Не случайно, что неоднократно голос Миронова звучал за кадром, исключительно в амплуа певца — например, в мультфильме «Голубой щенок» (Кот) или в фильме Э. Рязанова «О бедном гусаре замолвите слово». В Миронове жил и незаурядный хореографический мастер: как двигался артист на сцене и в кадре, какой фантастической пластикой он обладал, какие виртуозные танцевальные композиции он мог реализовывать как бы шутя, — может убедиться любой, кто пересмотрит «Бриллиантовую руку», «Обыкновенное чудо» или «Человека с бульвара Капуцинов». Вообще Миронов был всесилен, как булгаковский Воланд, — он мог, к примеру, в одном фильме сыграть четыре роли («Трое в лодке, не считая собаки»). И все-таки главная стезя Андрея Миронова — это роли в кино.

 У созданных Мироновым образов была своя, четко определяемая философия. Во-первых, все мироновские образы — это тонкое неуловимое сочетание обаяния и комизма. Миронов вообще почти всегда играл персонажей очень человечных и симпатичных — хотя ему блестяще удавались и образы негодяев и прохиндеев (типа Министра-администратора из «Обыкновенного чуда», Цезаря Борджиа из «Тени» или Семицветова из «Берегись автомобиля»). Даже если заданный персонаж на старте задуман как отрицательный, Миронов постоянно очеловечивает его, придает ему какие-то позитивные черты: это можно считать продуманной эстетической позицией. Хрестоматия здесь, конечно, — легендарный Гена Козодоев-«Граф», обаятельный и незадачливый контрабандист советского разлива, а также и «завязавший» ловелас Леонидас Фадинар из «Соломенной шляпки». Но и, скажем, мерзавец и циник Илья из «Повторной свадьбы», по вине которого гибнет поверившая в его любовь наивная влюбленная Ася: все-таки есть что-то в Илье такое, из-за чего ему вновь и вновь готовы верить и Ася, и жена Настя, и все иные женщины, встретившиеся на его пути… С другой стороны, даже самые «правильные» герои Миронова несут в себе неуловимую толику шаржированности: таковы эксцентричный ученый Николай Порываев («Блондинка за углом»), Роман Любешкин («Три плюс два»), героический милиционер Андрей Васильев («Невероятные приключения итальянцев в России»), живущий двойной жизнью композитор Флоридор-Селестен («Небесные ласточки»), да и идеалистичный мистер Фест с бульвара Капуцинов. Пародия, легкая насмешка над собственными персонажами — постоянное оружие Миронова-актера: таким образом он следует завету философов Эллады: «Юмор исправляет то, что исказил пафос». Так обретают характеристическую выпуклость персонажи, сценарно прямолинейные, в положительную (Фарятьев в «Фантазиях Фарятьева») или отрицательную сторону (Проскудин в «Стариках-разбойниках»). Вообще одномерные, «плакатные» роли — не в стиле Миронова: даже «канонического» Фридриха Энгельса («Год как жизнь») он сыграл «опасно» многогранного, лишенного «бронзово-мраморных» черт. В данном контексте логичными являются в наследии Миронова персонажи, изваянные «по рецептам Достоевского», — с настолько сложным переплетением «плюсов» и «минусов», что зритель застывает в недоумении, как же к ним относиться (Орландо в «Сказке странствий», Маркиз в «Достоянии республики», Санглие в «Следопыте»). Последний фильм, снятый по мотивам одноименного романа Ф. Купера, вообще пришлось переделывать из-за болезни и кончины артиста — и в результате он не получился: как только Миронов выбыл из игры, смотреть стало нечего…

И еще одна черта, свойственная всем образам Миронова, — скрытая меланхолия, тщательно «запрятанная» грусть. «Рыбы — знак печали», а Миронов родился как раз под эти знаком Зодиака… Это производит совсем неизгладимое впечатление от всех кинематографических ролей артиста — даже тех, где, на первый взгляд, никакого «минора» и не предполагалось… Вспомните печальную песенку «Мюзетта, Лизетта, Жанетта, Жоржетта» из «Соломенной шляпки», предфинальную сцену из «Человека с бульвара Капуцинов», «переливчатость» настроений в «Старых стенах» или «Блондинке за углом». И добрый всепонимающий Джером Клапка Джером («Трое в лодке, не считая собаки») — умудренно печален, и печаль эта — какая-то библейская, в духе Екклезиаста («Многия знания — многия печали»). А какое поразительное «подводное течение» демонстрирует Миронов в образе Остапа Бендера! Этот персонаж традиционно играли в русле эксцентрики — а Миронов реализует здесь «трагедию сквозь призму комедии». Причем как за счет застывшей «бастер-китоновской» маски на лице, так и через традиционную для актера музыкальную сферу, посредством знаменитых, почти брехтовских зонгов. Но кульминация здесь — образ Маркиза в «Достоянии республики»: в сцене собственного расстрела герой Миронова умирает с «древнегреческой» улыбкой на устах — и этот поистине античный катарсис важнее и значительней, чем последующий хеппи-энд «правильных» персонажей и каноническое, по законам приключенческого жанра, завершение картины… Но печаль эта — светлая и философская, что-то в духе строк Юлия Кима из финального зонга Феста: «Механик, крути киноленту! Дежурные, лампы туши! Вноси свою светлую лепту в суровые будни души»…