Как бы странно это ни звучало, оказывается, именитые детективы, следователи частенько обращаются за помощью к творческой интеллигенции, а вернее, к их произведениям. Зачем, спросит пытливый читатель — у блюстителей закона ведь есть правовые талмуды, а возможно, и карманный Уголовный кодекс всегда под рукой? В действительности все гораздо интереснее. Известно, что полицейские, прокуроры, судьи разбирают лишь последствия уже совершенных преступлений: собирают улики, доказывают вину, выносят приговор, ведут статистику, пишут учебники по криминологии. В литературных произведениях писатель создает криминальный сюжет и образ преступника исходя из собственных представлений.

— Художественная литература может обогнать определенные доктринальные представления, в особенности в глубине подходов к социологии преступности, — объясняет Анатолий Наумов, доктор юридических наук, профессор кафедры уголовного права и криминологии Всероссийского государственного университета юстиции, член Союза писателей Москвы. — Так, со страниц учебников криминологии 80-х годов ХХ века преступник предстает перед нами в таком социологическом «обличье»: занимающийся неквалифицированным трудом, скорее холостой, чем женатый, от силы окончивший 7—8 классов, распивающий в подъездах «на троих», по своей «уголовно-правовой» квалификации — хулиган, вор или расхититель социалистического имущества. В то же самое время детективная литература рисовала совсем иной портрет преступника: внешне нередко обаятельного, элегантного, приятного в манерах, с высшим образованием, с достаточно высоким интеллектом и принципиально «употребляющего» французские коньяки или иное заморское зелье. Вскоре наше общество на своем опыте почувствовало правоту писателя или кинорежиссера, а не ученого-криминолога.

Именно наблюдение за жизнью как таковой давало возможность создать социологический портрет более широко и осмысленно. Сами посудите, какой размах — в 20-е годы прошлого века в литературе была мода на налетчиков, «Беня Крик» Бабеля, леоновский «Вор», «Мотькэ Малхамовес» Сельвинского, наконец, фармазон Остап Бендер Ильфа и Петрова — одним словом, уголовная романтика. Но уже в 30-е советские писатели перешли к более реалистичному отображению криминальных личностей. Ну а потом на смену социализму пришли перестройка и гласность. Писатели обратили свои взоры на государственные преступления. И читателям стали доступны «Архипелаг ГУЛАГ» Солженицына, «Чевенгур» и «Котлован» Платонова, «Доктор Живаго» Пастернака, «Жизнь и судьба» Гроссмана и др.

Что же до «королей криминологии», безусловно, нельзя не упомянуть Достоевского, который поднимал в своих произведениях психологические проблемы, связанные с раздвоением личности («Преступление и наказание»), с соучастием в преступлении («Братья Карамазовы»), со смертной казнью («Идиот»), с лишением свободы («Записки из сумасшедшего дома»), с терроризмом («Бесы»). Блок и Есенин, в свою очередь, активно отражали в своей поэзии преступность эпохи революции.

Увы, нынче времена классики для многих молодых неактуальны. С развитием информационных технологий, Интернета, электронных коммуникаций сейчас подросток легко заходит в Сеть, ищет то, что будоражит воображение — голливудские боевики, отечественные сериалы про «ментов», психоделические сериалы типа «Ганнибал» или «Мыслить как преступник», где в красках демонстрируют расчлененные тела и раскладывают по полочкам психику убийцы.

— Перед нами стоит важный вопрос: не растлевают ли криминальные сочинения души граждан? — рассуждает Данил Корецкий, писатель, доктор юридических наук, профессор кафедры уголовного права Южного федерального университета, заслуженный юрист Российской Федерации. — Известны случаи попытки реализовать криминальные сюжеты в реальной жизни. Например, руководители некоторых организованных преступных группировок заставляли «братву» читать и смотреть «Крестного отца» и «Клан Сопрано» как руководство по конспирации и «внутрисемейному» поведению. Поэтому изучение остросюжетной литературы и ее взаимодействия с криминальной жизнью становится актуальной криминологической проблемой.