«Вы чего? — вдруг послышался начальственный голос. — Господа тут; в избе сам анарал (генерал. — Д. С.), а вы, черти, дьяволы, матерщинники. Я вас! — крикнул фельдфебель и с размаху ударил в спину первого подвернувшегося солдата. — Разве тихо нельзя?»

Выбравшись за деревню, они опять заговорили так же громко, пересыпая разговор теми же бесцельными ругательствами».

Этот отрывок из классики — сегодня как нельзя кстати. Российская армия, возможно, скоро станет безмолвной из-за решения Минобороны запретить ненормативную лексику в рядах российских военнослужащих. Военное ведомство намерено издать свод этикета для своих подчиненных,  рассчитанного на военнослужащих и членов их семей, в котором в краткой и образной форме описываются правила поведения вне расположения воинской части, в быту, в повседневной жизни.

Между тем военные не очень одобрительно относятся к данной инициативе. По словам бывшего замкомандира пилотажной группы «Стрижи» Владлена Русанова, ненормативная лексика может быть оправданна, если она помогает решить боевые задачи.

История интересная. И — очень русская.  Как это ни парадоксально, прав Владлен Русанов: ненормативная лексика в боевых условиях зачастую действительно помогала! И не только русским: ветераны боев 1945 года вспоминали тот жуткий семиэтажный немецкий мат, с которым шли в свой последний бой моряки Кригсмарине на Земландском полуострове и косе Хель…

Другое дело — мирное время, можно ли оправдать мат, когда никаких боев не ведется? Впрочем, дело даже не в этом. Думаю, механизм борьбы с матерщиной, который предлагает Минобороны, есть типично российская прекраснодушная маниловщина и «война с ветряными мельницами». Ну неужели радетели этикета в погонах всерьез полагают, что директивно-этикетной мерой удастся реально изгнать мат из казарм? Сомневаюсь хотя бы потому, что казарма — не изолированный «космический корабль», а социальная субсистема большого общества. А как там обстоят дела с матом — ничего объяснять не надо, достаточно выйти на улицу. Кстати, в СССР в Уголовном кодексе была статья, по которой за мат в общественном месте можно было схлопотать 15 суток. Ну, и остановила ли эта репрессивная мера ситуацию, когда «в России не ругаются матом, а разговаривают на нем»?

Между тем русская обсценная лексика порой действует на психику не хуже натуральной пытки. У Солженицына в «Архипелаге» и у Евгении Гинзбург в «Крутом маршруте» есть свидетельство того, как в 30-е годы лубянские следователи (в «доежовскую» эпоху, когда физическое насилие над подследственным еще как-то «дозировалось») изощренно матерились во время допроса интеллигентных арестантов — и тем ломали их психику.

А белорусский писатель Василь Быков, вспоминая войну, написал: «Комсостав в конце войны разительно и в худшую сторону отличался от комсостава 1941 года. Уже начиная с 1942 года ничего не обходилось на фронте без мата. Особенно мат обожали офицеры — везде, всегда и по любому поводу… Культуры — ноль, а тут такая возможность унизить солдата!» Это — к вопросу об «этикете», которому учили в советских военных академиях. Так-то… И главное — смотреть надо в корень, то есть — в социальную психологию, чтобы понять, откуда в огромных массах народа — такая потребность разряжаться «лингвистикой», способной если не физически, то морально уничтожать человека.